Я вдыхаю твои обстоятельства...
Былые вопросы "почему? зачем? как же так?" стали теперь такими глупыми и ненужными... всё просто... Человек попал не в то время и не в то место... Родись он хоть на 5 годков позже, думаю всё было бы по другому... А так у него не было выбора - он хотел петь, просто петь... а его впихнули в такие рамки, что он не выдержал ни морально , ни физически....
И почему ни кто всерьёз тогда не задумался о его словах? Ну вот опять это "почему?".... Никакие вопросы не вернут нам уже этого Человека...
Завтра мы выйдем другими. Волноваться не надо: фонограмма надежна. Все выверено. Все сведено в классный хит. Девочки будут визжать, облеплять сцену. Прорывать кордон охранников, чтобы вручить цветы, игрушку и получить взамен автограф. Микрофончик в руки — и ты свободен на сцене. Правда, хочется петь живым голосом. Не ждать своей песни, пока до тебя дойдет очередь после Кирюхи и Андрея. Иногда хочется плюнуть в микрофон. Вымаливаю право спеть своим голосом. Без сопровождения. Живьем. Не имитировать песню жестами. А выдать во весь диапазон, как это было на вокале в Гнесинке, когда прослезилась госкомиссия. Я стесняюсь пригласить на наш концерт моего любимого педагога Людмилу Конкордиевну. Я стесняюсь присутствия в зале моих родителей. От меня ждали другого. Иного. И что это за слава, если я украл у кого-то надежду и веру в иной успех. Маленький человечек, дергающийся под фонограмму. Стены нашего подъезда и вся лестничная клетка, с первого этажа по самый чердак, исписаны фанатками. Там все: и восхищение, и оскорбления в адрес моей Сашульки (подруга Сорина. — Ред.), и угрозы. И назначение фанатками места их тусовок. Все от пола до потолка исписано маркерами, мелом, шариковыми ручками. Управдом косится на меня. Я в ответ обещаю дать денег на перекраску. Одна из надписей, написанная на створках лифта, самая гадливая: «Если ты не назначишь мне встречу, то буду всем говорить, что ты голубой». Маме так и не удается отмыть эту угрозу даже со стиральным порошком. Из дома приходится выскальзывать и «огородами» пробираться к метро. Но так хочется петь. Мой голос живет в каждой песне, но единожды. Во время записи. Меня угнетает «фанера». Угнетают подпевки, я вынужден валять дурака. Андрюху и Кирилла фанера устраивает. Меня нет. Это не я. Как имя мое в этом мире? Я не имею в виду афишу. У всех оно есть, имя, в свидетельстве о рождении. У одноклассников и однокурсников, у соседей и родственников. И даже у кошек и собак. У моего кота Фиделя, у папиного Тепки. Но есть же ИНОЕ ИМЯ. Не написанное на бумаге с печатью.
ИМЯ ОСОЗНАНИЯ САМОГО СЕБЯ. Имя Б-га, живущего в тебе. Имя того червяка, что точит тебя в минуты сомнения. Из каких букв и знаков складывается это имя? Имя, на которое оглянусь только я, даже если я буду в толпе с людьми, носящими имя, одинаковое с моим. Есть во мне мир, в который я никогда никого не пущу. Как понять себя? Я только там, где я есть — в самом себе, ТАМ, ГДЕ Я ОЩУЩАЮ жажду, тепло, удовольствие. В ином мире меня нет. Все остальное — мое прошлое. В остальном меня нет. Спетая песня — мое прошлое. Это возможность отслоиться в самого себя. И возможно ли это? От взлета до уныния — всего один шаг. И держит только песня, которую ждешь, делаешь и обживаешь. Потом расстаешься, упрятав ее в электронный носитель. Если для ребят она после этого начинается, для меня — заканчивается. Спасают стихи. Я уплываю с ними в неведомое пространство, захватывающее меня:
Русалка, плыви за мной!
Я земноводный, но не земной,
Зеленоглазый, но не цветной.
Мне одиноко — плыви за мной.
Что обещает мне этот мир, влекущий в свои то ли глубины, то ли высоты? У меня все есть. Большего, чем творчество, мне не надо.
Русалка, плыви за мной
На берег пустынный мой,
На солнце и облака,
На звезды и на снега.
Что-то подобное я встречал у отца: «И мы нечаянно пьяны, течет вино из скальных пор, мы на вершине глубины, мы на изнанке синих гор». Он неисправимый оптимист — имеет привычку разбрасывать свои стихи или хранить в куче бумаги, в которой сам не разберется. Я тайно их показываю друзьям. Одобряют.
Мое первое стихотворение отец сохранил. Мои каракули перепечатал на пишущей машинке».
И почему ни кто всерьёз тогда не задумался о его словах? Ну вот опять это "почему?".... Никакие вопросы не вернут нам уже этого Человека...
Завтра мы выйдем другими. Волноваться не надо: фонограмма надежна. Все выверено. Все сведено в классный хит. Девочки будут визжать, облеплять сцену. Прорывать кордон охранников, чтобы вручить цветы, игрушку и получить взамен автограф. Микрофончик в руки — и ты свободен на сцене. Правда, хочется петь живым голосом. Не ждать своей песни, пока до тебя дойдет очередь после Кирюхи и Андрея. Иногда хочется плюнуть в микрофон. Вымаливаю право спеть своим голосом. Без сопровождения. Живьем. Не имитировать песню жестами. А выдать во весь диапазон, как это было на вокале в Гнесинке, когда прослезилась госкомиссия. Я стесняюсь пригласить на наш концерт моего любимого педагога Людмилу Конкордиевну. Я стесняюсь присутствия в зале моих родителей. От меня ждали другого. Иного. И что это за слава, если я украл у кого-то надежду и веру в иной успех. Маленький человечек, дергающийся под фонограмму. Стены нашего подъезда и вся лестничная клетка, с первого этажа по самый чердак, исписаны фанатками. Там все: и восхищение, и оскорбления в адрес моей Сашульки (подруга Сорина. — Ред.), и угрозы. И назначение фанатками места их тусовок. Все от пола до потолка исписано маркерами, мелом, шариковыми ручками. Управдом косится на меня. Я в ответ обещаю дать денег на перекраску. Одна из надписей, написанная на створках лифта, самая гадливая: «Если ты не назначишь мне встречу, то буду всем говорить, что ты голубой». Маме так и не удается отмыть эту угрозу даже со стиральным порошком. Из дома приходится выскальзывать и «огородами» пробираться к метро. Но так хочется петь. Мой голос живет в каждой песне, но единожды. Во время записи. Меня угнетает «фанера». Угнетают подпевки, я вынужден валять дурака. Андрюху и Кирилла фанера устраивает. Меня нет. Это не я. Как имя мое в этом мире? Я не имею в виду афишу. У всех оно есть, имя, в свидетельстве о рождении. У одноклассников и однокурсников, у соседей и родственников. И даже у кошек и собак. У моего кота Фиделя, у папиного Тепки. Но есть же ИНОЕ ИМЯ. Не написанное на бумаге с печатью.
ИМЯ ОСОЗНАНИЯ САМОГО СЕБЯ. Имя Б-га, живущего в тебе. Имя того червяка, что точит тебя в минуты сомнения. Из каких букв и знаков складывается это имя? Имя, на которое оглянусь только я, даже если я буду в толпе с людьми, носящими имя, одинаковое с моим. Есть во мне мир, в который я никогда никого не пущу. Как понять себя? Я только там, где я есть — в самом себе, ТАМ, ГДЕ Я ОЩУЩАЮ жажду, тепло, удовольствие. В ином мире меня нет. Все остальное — мое прошлое. В остальном меня нет. Спетая песня — мое прошлое. Это возможность отслоиться в самого себя. И возможно ли это? От взлета до уныния — всего один шаг. И держит только песня, которую ждешь, делаешь и обживаешь. Потом расстаешься, упрятав ее в электронный носитель. Если для ребят она после этого начинается, для меня — заканчивается. Спасают стихи. Я уплываю с ними в неведомое пространство, захватывающее меня:
Русалка, плыви за мной!
Я земноводный, но не земной,
Зеленоглазый, но не цветной.
Мне одиноко — плыви за мной.
Что обещает мне этот мир, влекущий в свои то ли глубины, то ли высоты? У меня все есть. Большего, чем творчество, мне не надо.
Русалка, плыви за мной
На берег пустынный мой,
На солнце и облака,
На звезды и на снега.
Что-то подобное я встречал у отца: «И мы нечаянно пьяны, течет вино из скальных пор, мы на вершине глубины, мы на изнанке синих гор». Он неисправимый оптимист — имеет привычку разбрасывать свои стихи или хранить в куче бумаги, в которой сам не разберется. Я тайно их показываю друзьям. Одобряют.
Мое первое стихотворение отец сохранил. Мои каракули перепечатал на пишущей машинке».